С раннего детства в её жизни всё сложилось не очень просто. Родители развелись и поделили между собой детей. Один сын остался жить с мамой, а пятилетняя Люда с младшим братом Витей — с отцом. Таким образом хуторская девочка переехала в город на постоянное место жительства. Поселились в домике за рекой Белой, в Майкопе.
— Мне пошёл 15 годок, я семь классов окончила, когда началась война, — говорит Людмила Прокофьевна Шевченко. — Папа холостяковал недолго. Семья была большой, нас у отца двое, у мачехи — трое детей.  Не сладко пришлось нам с братиком без маминой ласки. Мачеха не злой была, мы с Витей сразу назвали её мамой. Однако замечали, что к нам она относится не так, как к своим детям. Но семейные разлады, мелкие ссоры не сравнить с той бедой, которая повисла над всей страной. В один миг оборвалось всё. Мы хоть и детьми были, но понимали всё, что происходило и что ещё надо будет пережить. Папу нашего на фронт не взяли, у него после травмы одна нога была короче другой и на правой руке указательный палец без фаланги. Работал на пивзаводе. И поддерживал связь с партизанами.
Как сейчас помню, 9 августа 1942 года немцы вошли в город. Нас за несколько дней  предупреждали, что ожидаются большие бои, зареченцам лучше бы перебраться подальше от моста, от переправы. Мы всей семьёй переехали к  маминой сестре. Накануне этого дня папа получил задание подорвать пивзавод. Вот он с другом утром пошёл к заводу, чтобы выполнить это задание. Да не успели, попали под перестрелку. Папу ранило в бедро. Немцы забрали его и отправили в свой госпиталь, который уже был развёрнут возле горпарка. Мы обо всём узнали на другой день. Папу прооперировали, удалили от снаряда осколок и разрешили идти домой.
Прошло много лет, но никогда не забуду тех событий. Немцы, между прочим, по отношению к мирному населению не свирепствовали. Беды нам больше приносили румыны, чехи, власовцы. А немцев мы не боялись. У нас в доме постояльцем был немец. Папе лекарства приносил, нас не обижал. У него пятеро детей, как он говорил. Скучал за ними.
Городской базар в те годы был возле площади Ленина. Мы видели, как в один из дней на эту территорию привели наших пленных. Да столько много, что они стоять даже свободно не могли. Нам так жалко их было. Хотелось, хоть кому-то помочь. Я хорошо знала немецкий язык. С подружкой приблизились к охраннику.  Сговорилась с ним за два десятка яиц вызволить солдатика. Не знаю, откуда смелости набралась. Немец тоже добрым оказался. Обмен состоялся. В  общем, мы тогда спасли девятерых наших солдатиков. По несколько дней они отлеживались у нас в подвале, набирались сил, а потом через связных мы отправляли их в лес к партизанам. Понятно, что по сегодняшний день ничего неизвестно об их судьбах.
Когда можно было вернуться нам в свой дом за Белой, оказалось, что он разрушен. Только наш дом пострадал. Но это не идёт ни в какое сравнение с тем, что многие наши соседи похоронки получили на мужа, брата или сына.
После оккупации все мы пошли работать в госпиталь, вернее, забирали домой грязное бельё и стирали. Ясное дело, что вручную. Посреди двора папа установил большой чан, на костре грели воду. А полоскали бельё в Белой. Вода в ней что зимой, что летом — ледяная. Сколько лет от боли в суставах подолгу не могу уснуть. Но, слава Богу, жива. Очередную весну встретила. Хоть и жила я много лет в городе, переехала уже давно в Гиагинскую.
Человек она выносливый и отзывчивый. Прошлым летом в её доме жили две семьи беженцев из Донецкой области. Жили столько времени, сколько потребовалось им для решения своих проблем. В итоге одни переехали к родственникам в Екатеринбург, другие — к друзьям в Таганрог. Теперь Людмила Прокофьевна часто общается по телефону с новыми друзьями.
Г. Шовгенова.
Фото автора.