Никогда не забыть мне встречу, когда обнял ее в первый раз. казалось, что такой талии нет ни у одной девушки, а если и бывает, то рождается она один раз в десять тысяч лет. В тот вечер она мне подарила свой первый поцелуй. Глаза ее светились неподдельным счастьем. Волосы своей нежной мягкостью ласкали мое лицо, когда она прижималась ко мне. Говорят, так невесомо переливается в ладонях золотой песок…
В полночь возвращался домой. Огромное око луны с интересом  взирало на землю, стараясь заглянуть под каждый кустик, под каждую травинку пока все погружено в крепкий и сладкий сон после жаркого дня и душного вечера. Лишь изредка подавала голос сова-сплюшка, убаюкивающая себя монотонным: "Сплю!.. Сплю!.. Сплю!.." Мимо луны иногда куда-то проплывали редкие и легкие облака. Весь мир обнял бы в такие минуты, и нет границ доброте и желанию творить что-то необычное, нужное всем, чтобы жизнь у каждого была радостной.
Все спало… Но у меня не было никакой усталости и желания поскорее добраться до кровати…
 Широкий наш двор заливал лунный свет, под шелковицей лежала корова Ланка, не обратившая на меня никакого внимания, только протяжно вздохнула и вновь принялась за свою бесконечную жвачку. Верный пес Баркас спросонья поднял голову, довольно вильнул хвостом и вновь погрузился в свой чуткий сон.
Я еще вечером предупредил родителей, что буду спать в летней кухне, где стояли старая железная кровать с провисшей панцирной сеткой, столик и стул. Из небольшого окна, в середине которого серебристо поблескивал осколок стекла, был виден весь двор.
На столе стояли узкогорлый кувшин молока, кружка, натюрморт дополняла горбушка хлеба. Таков был мой обычный ужин. Не включая свет, налил любимого напитка, выпил залпом, а вторую порцию с не меньшим удовольствием уже с хлебом…Потянулся до хруста и прикоснулся к щеке. Она, казалось, еще бережно хранила прикосновение губ милой пастушки…
Блаженно вздохнув, лег в кровать. Она проскрипела что-то благодарное: на ней ведь никто не спал с прошлого лета. Мысленно я еще был рядом  с золотовласой  красавицей-пастушкой и блаженно плыл в картинах воспоминаний о свидании…
Но все же сон брал свое, превращая реальность в фантастический поток былей и грез. Ни какой тебе логики, никакой философии. Я засыпал…
И вдруг дрема прервалась. На душе было тревожно. Не успел я задать себе вопрос о причинах неприятного чувства тревоги, как послышались странные звуки: кто-то осторожно спускался с потолка по двери. Потом тихо открыл ее, подошел к столу и стал наливать молоко в кружку: буль-буль-буль…Довольно громкими глотками неизвестное стало пить: колть, колть, колть…
Пересилив страх, я вскочил с кровати и уставился на стол. Кувшин с кружкой стояли на прежнем месте, дверь была закрыта, и ничего подозрительного в комнате не было.
"У страха глаза велики и чуткие уши!" — подумал я, пытаясь успокоиться.
Чтобы окончательно убедиться в том, что ничего таинственного и непонятного нет, открыл дверь и вышел во двор… Все мирно спало, только Ланка вновь тяжко вздохнула, словно жалуясь на то, что ей и ночью приходится не прекращать жвачку, чтобы  к утру приготовить свежего молока…
Успокоившись, снова лег в кровать. Невольно вспомнились давние посиделки хуторянок у нашего двора в теплые вечера и их рассказы о ведьмах, колдунах, нечистой силе, их кознях и проделках. А в сумерках такие рассказы особенно волнительны для детей и запоминаются надолго…
Но организм брал свое, дрема опять неторопливо опускала  невесомые сети и уносила в необычный и желанный мир сновидений…И опять возникли прежние непонятные, но четкие звуки.  Как и прежде, начались они на потолке. Прошлись по двери и последовали к столу. Опять полилось в кружку молоко и последовало теперь уже торопливое питье…
Тут уж настоящий страх охватил меня. Хотелось укрыться с головой, спрятаться от неведомого, но страшного…
 И все же, пересилив страх, я вновь резко вскочил с кровати со сжатыми кулаками…
Прежняя мирная картина предстала передо мной. Казалось, и сама ночь, убаюкав всех, прилегла и задремала. Время давно перешло за полночь. Ковш Большой Медведицы почти полностью опрокинулся, и в померкшем свете заходящей луны вырисовывался Млечный путь, повернувший все небо навстречу близкой утренней заре. В пшеничном поле за хутором робко подала голос перепелка, нерешительно выговаривая: "Подь полоть!.. Подь полоть!.. Подь полоть!.."
 Все настойчивее укреплялась мысль: надо идти  в хату на свою кровать и мирно спать. Сдерживало только то, что стыдно было будить родителей, выдумывать какую-либо причину, почему не захотел отдыхать в летней кухне…
 Мысленно выбранив себя за малодушие и суеверие, возвратился в кухню и приказал себе не обращать внимания на звуки.
В третий раз приняла с блаженным стоном меня кровать. Хотя и заставил себя не прислушиваться ни к чему, но чувство тревожного ожидания подавляло все. Мысли вертелись вокруг одного: силы зла предпочитают творить свои темные дела по ночам. Недаром многие трагические события вписаны в историю человечества со словом "ночь".
Тревожные мысли  и страх постепенно отступали, но неведомое вновь напомнило о себе теми же звуками. Но не успело  оно приступить к питью молоко, как неожиданно закукарекал петух. Все звуки сразу же прекратились, а я с радостью ожидал очередного "кукареку" и думал о том, что верно утверждение: все нечистое боится крика петуха и с первой же его побудкой уносится прочь…
Проснулся  утром, скорее всего, от того, что скрипнула дверь. Невольно вскочил…
Оказалось, мать принесла парного молока.
— Вот тебе от ланки за то, что ты ей вечером хороший фураж принес… А чего ты  так вскочил?.. Поспал бы еще… Наверно, квочка тебе не давала спокойно спать?.. Вечером после прихода стада посадила ее на яйца. Гнездо сюда под кровать поставила… Наседки любят, особенно в первые дни, устраиваться в гнезде: яйца переворачивать по-своему да перья перебирать, чтобы укрыть потеплее…
Я удивленно слушал мать. Заглянул и под кровать. Квочка недоуменно посмотрела на меня и, успокоившись, принялась за свои перья  Теперь "буль-буль-буль" и "колть…. колть… колть" звучали умиротворенно и мелодично…
Сосед ни разу не прервал мой довольно длинный рассказ и после окончания не сразу заговорил. После длительной паузы он тихо и задумчиво произнес:
"Далекие милые были!..
Тот образ во мне не угас.
Мы все в  эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас!.."
 Я думал, что он выскажется, в первую очередь, о "нечистой силе", но вопрос был о другом:
— Та девушка, наверно, стала твоей женой?
Тут уж мне пришлось брать паузу:
— Нет… Меня призвали в армию, а она поступила в пединститут… Больше мы не встречались. Слышал, что она вышла замуж за летчика и уехала с ним в Мары — самый южный аэродром Советского Союза в Средней Азии.
Мы помолчали. Наверно, не только у меня повлажнели глаза. И совсем кстати были поэтические строки, которые задумчиво произнес Степаныч:
"Дозволь мне снова юность перечесть,
Как сказку, не деля ее на части…
А счастье? Может, в том оно и есть,
Когда живешь, не думая о счастье!.."
 В. МОКРОТОВАРОВ.
Заслуженный журналист Кубани, Заслуженный работник культуры России.
с. Сергиевское.